Aleksandr Smirnov

Я уехал из России в США пять лет назад. Это был вынужденный осмысленный шаг. Страх жить в путинской стране был сильнее предполагаемых иммиграционных проблем. Помню, как в первые дни после переезда друзья водили меня по Нью-Йорку и предложили перекусить в одном из кафе. «Ларч или мидием?», - спросила новая подруга Лена, указывая на какой-то напиток. Я не понимал, что значат эти слова и мне было стыдно прямо об этом сказать. Выбрал первое, кажется, так и сказал – «первое».

Чтобы уехать в чужую страну после сорока лет с нулевым уровнем иностранного языка, требовалась не смелость, а определенный уровень отчаянья. Кажется, я не совсем понимал, во что ввязываюсь, но, оглядываясь назад, четко могу сказать, что решение уехать, было правильным.

Я поступал на журфак, когда слова «перестройка» и «гласность» еще не потеряли смысл. Получил диплом, когда имя Путина еще не звучало на федеральном уровне в России. Я успел поработать в журналистике в допутинские времена, когда на телевидении мы писали тексты шариковой ручкой, а цензура была исключительно внутриредакционным делом. Именно с цензурирования СМИ Россия начала превращаться в тоталитарное государство. Некоторые до сих пор убеждены, что Путин рифмуется с демократией, другие напротив рады, что ВВП исповедует авторитарный режим правления. И то, и другое – от плохого образования. Не может в современном мире свободный грамотный народ желать, чтобы им управлял некто в течение двадцати лет. Если такое происходит, то либо люди несвободны и плохо образованы, либо президент захватил власть и превратился в диктатора. Впрочем, всё взаимосвязано, если хочешь сидеть на троне до самой смерти, - преврати своих подданных в идиотов.

Корни российской гомофобии – не в церковных текстах. Религиозными стандартами часто прикрываются даже атеисты. Российское общество не любит гомосексуалов, потому что моду задают криминальные стандарты. В стране миллионы людей прошли через тюрьмы и лагеря, кажется, у каждого есть знакомый, который на собственной шкуре прочувствовал народную мудрость – «от сумы и от тюрьмы не зарекайся». Криминальная эстетика с ее действительно извращенными правилами давно выбралась на волю. Отсюда, к слову, и бешеная популярность шансонной музыки в России. В общем, Путину было на что опереться, когда он со товарищами решил возвести гомофобию в ранг национальной идеи.

Когда человек контролирует основные средства массовой информации в стране, то ему не составляет труда внушить обывателю самую абсурдную мысль. Чипирование, которое некоторые странные граждане боятся в связи с коронавирусом, фактически уже состоялось – миллионы людей отучили критически мыслить. Достаточно было несколько раз провести по телевизору параллели между гомосексуальностью и педофилией, чтобы у многих в мозгах образовались своеобразные причинно-следственные связи. Противостоять государственной пропаганде, а это была именно она, очень сложно, особенно, в отсутствии сплоченного ЛГБТ-сообщества.

Мне иногда кажется, если бы я не был геем, то меньше понимал бы свободолюбивый дух украинцев.

Думаю, важно осознать, что для действующей российской политической элиты и натравливание большинства на сексуальные меньшинства, и захват Крыма, и создание образа врага (будь то Украина или США) – преследуют одну единственную цель: стремление удержать власть. Когда перестает срабатывать один стратегический план, создается другой. После того, как все устают говорить вначале о геях, а потом об украинцах, Путин начинает тупо переписывать Конституцию. Проблема лишь в том, что отработанные темы, переставая выполнять возложенные на них политические задачи, продолжают жить в умах обычных людей. Дорога от популярности в России псевдолесбийского дуэта «Тату» до закона, который многие называют «О запрете гей-пропаганды» заняла 6 лет. В 2007 году группа поддержала проведение гей-парада в Москве, а в 2013 году Путин подписал запретительный закон. А позже одна из солисток даже отметилась гомофобными высказываниями. Боюсь, что обратный путь – от дремучести к относительной цивилизованности и неагрессивному восприятию однополых отношений займет десятилетия. Смогут ли когда-нибудь украинцы и русские прийти хотя бы к нейтральному восприятию друг друга… Слишком много убитых людей. Кажется, эта межнациональная вражда при нашей жизни уже не прекратится. Мы можем лишь выстраивать межличностные отношения, постоянно держа в уме, что все мы перетравмированы и в любой момент можем быть непонятыми.

Моя личная история иммиграции развивается менее успешно, чем мне бы хотелось. Я уезжал за безопасностью, но неожиданно оказался в трамповском государстве, в котором права иммигранта превращены в фикцию. Уже пять лет ожидаю интервью с иммиграционным офицером. Процедура получения убежища при нынешней американской власти превратилась в игру с непонятными правилами. В этом году особенно ярко осознал, насколько невежественно в большинстве своем русскоговорящее сообщество в США. Оказывается, можно было уехать с постсоветского пространства в демократическое государство, чтобы продолжать смотреть российское телевидение. Неприятно от того, что «наши люди» в большинстве своем гомофобы, расисты и запутинцы. Они привозят свои дремучие взгляды на мир в Нью-Йорк и бережно хранят их всю жизнь. Теперь для меня очевидно, что электорат российского президента и Трампа исповедует схожие ценности.

В России меня убивали, арестовывали, держали в СИЗО, увольняли с работы… Все это происходило только потому, что я не такой, как все, только потому, что родился гомосексуалом. Когда работал в Правительстве Москвы, начальство даже закрывало глаза на то, что я ходил на оппозиционные митинги. Мне не смогли простить интервью, которое дал одному из изданий в 2013 году. Мне не простили честный рассказ о проблемах, с которыми ежедневно сталкиваются ЛГБТ-люди в России.

Когда слышу фразы в адрес иммигрантов, вроде «да кому вы там нужны?», то всегда вспоминаю, что никому не был нужен в родном государстве.

По крайней мере, сейчас я живу открыто с любимым человеком – это дороже всех мифических обещаний, которые слышал за 40 лет от российских правителей. У нас одна жизнь – в какой-то момент решил, что не хочу провести ее в бесконечной борьбе.